grigvas(Рукопись, найденная в камине кардинала Сфорцы)
– Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил, - ответил Воланд, поворачивая к Маргарите своё лицо с тихо горящим глазом, – его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось после этого пошутить немного дольше и больше, нежели он предполагал. Но сегодня такая ночь, когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл! (с)
Самое хреновое при штурме замка – это разговоры перед ним.
Потому что велик риск увидеть через некоторое время своего собеседника в виде пищи для трупных мух. С другой стороны – без разговоров не обойтись, потому что они – команда, а это подразумевает, что сидеть по углам и индивидуально накачиваться страхов завтрашнего дня – моветон.
Лучше самые дурацкие разговоры, наполовину выдуманные воспоминания, пошлые анекдоты… И потаенное желание хоть так запомниться остальным. Запасть в чью-то память. Сохраниться хоть на вербальном уровне:
– А помнишь такого?
Извращенное желание обрести посмертно немного бессмертия…
У Гедрифа Лека такой проблемы не было в принципе: его неповторимое ядовитое и острое чувство юмора уже оставило в памяти каждого, кто с ним близко общался болезненную незаживающую язву – парадоксальную смесь ненависти и восхищения. Не было конца его едким, словно кислота, шуточкам, обидным прозвищам, позорным ситуациям, в которые он умело ставил тех, кто по какой-то причине ему не понравился. То есть – фактически всех встреченных людей. Иного другого за такое давно бы убили, сделали морды кирпичом и отрапортовали, что все так и было, но случай-то с Гедрифом был особый…
За свои 30-35 лет Лек успел пространствовать по всей Европе: в жаркой Андалусии он то рубил мавров в отрядах христиан, то в компании мавров воевал против единоверцев; осязал не менее жаркий песок Палестины; трахал проституток в борделях Константинополя, а в перерывах – воевал то против турок, то против генуэзцев; тонул, но не утонул в болотах Жемайтии (настолько ядовитое говно даже там не тонет - в сердцах говорили некоторые люди, но потом об этом жалели) и упивался в дым в русских кабаках… За это время он насмотрелся такого, что вербовщик зондергруппы, не жидясь, заплатил ему тройную ставку против обычной – и не прогадал. Хотя, мозг вербовщику Гедриф чисто из профилактики навыка за время вербовки вынес начисто – бедолагу еще два месяца преследовали кошмары морских монстров, выходящих завоевывать сушу и его пришлось отправить в монастырь, чтобы тот пришел в себя.
С тех пор Конгрегатское начальство, Келлер, зондергруппа и прочие служители, сталкивающиеся с ним по воле долга, зубами скрипели… но Лека терпели. Да и как такого не терпеть? Будучи в жизни сущим разгильдяем, на службе Гедриф был требователен, строг и не раз прикрывал мишень своих недавних шуточек от смертельного удара, чуть ли не самим собой. И его прикрывали – а то как же. И только его извращенный ум мог порождать поистине неожиданные, но весьма актуальные в разных ситуациях приемы и решения сложнейших проблем.
В стычке со стригами, когда их отряд был рассеян кровососами, именно Гедриф, прокусив себе губу прицельно заплевал кровью глаза главному мастеру, когда тот уже тянул к нему клыки, тем самым выиграв время остальным.
В ходе операции по спасению похищенных детей, Лек, чисто из вредности, нассал в котел ведьмы-людоедки «для придания неповторимого вкуса ее вареву», как он потом выразился. Осталось тайной, что перед этим пил сам бравый зондер, но магический супчик через некоторое время взорвался, отправив избушку ведьмы в небеса и дополнительно оставив без работы окрестных лесорубов на целый год – деревья в окрестном лесу разнесло в щепу…
И так далее и тому подобное. При допросе малефика-отравителя, когда Леку надоело выслушивать оскорбления в свой адрес (и адрес его почтенной матери), он сунул к нему в клетку нескольких его аколитов… которых он перед этим накачал афродизиаками по самые брови. После этого малефик в миг раскололся, протоколисты, выслушивая его вопли, старательно глядя в пергамент, работали примерно, каждый, по минуте – потом от творившегося в клети непотребства их выносило на улицу избавиться от содержимого желудков… Вони было – не передать словами. Но рассказал тот все что знал, и с чистой совестью пошел на эшафот, прибавив себе новое обвинение – содомия…
Апофеозом его «творчества» стала история прекращения Вальбургской войны. Молодой герцог Литтенхаймский объявил графа Вальбурга в самовольном захвате пограничных рыбных прудов… И понеслось. Всем было понятно, что дело не в прудах, а просто молодой волчара Кеван фон Штауфер начал выполнять свои замыслы… в которых фигурировала даже императорская корона на его белобрысой башке. Но формально он был прав, экзекуционную армию было не собрать, на пожелания Церкви и Конгрегации герцог Литтенхаймский отвечал весьма нецензурно, а угрозу отлучения и вовсе оставил без ответа.
Тогда зондергруппа работала в уже осажденном Вальбурге, спасая кого можно спасти и убирая тех, кого спасти уже было нельзя. Среди столбов от пожаров возвышалась башня донжона, в которой сидела, обмерев от ужаса Гермина – последняя дочь графа Вальбургского и последний оставшийся в живых представитель рода – все остальные уже погибли или разбежались кто-куда, скрывая свое имя – за голову каждого представителя вражеского рода Кеван Бешеный платил золотом…
Гедриф Лек почему-то трижды просил руководство спасти девчонку. На третий раз ему отказали уже с матом. И отправили спасать графскую библиотеку, в которой, по слухам, хранилось немало магических манускриптов. Работали, разумеется, специалисты, а зондеры их охраняли. К этому времени Гедриф Лек, слоняющийся по подвалам, нашел винный склад и уже заметно набрался – мотался по заваленному книгами залу, подбирал какую-нибудь и декламировал оттуда отрывки, перемежая все это действо дурацким смехом. Командир на это непотребство махнул рукой (пусть только не мешает) – мысленно поклявшись, наутро опохмела ему не давать.
Все нервничали, торопились… И упустили тот момент, когда Гедриф откуда-то достал странную книгу, чьи страницы несколько раз обернуты толстой цепью… Впрочем уже порядком ржавой и рассыпающейся прямо в руках.
Как утверждают свидетели, внезапно небо потемнело уже не от пожаров, и прогремели первые звуки грома… Которые практически заглушили краткую, но весьма вдохновленную речь Гедрифа, что-то мистическое торжественно зачитывающему из этой самой книжки, перемежая слова кашляньем, матерщиной и комментариями, типа: «Охренеть!». Реакция у всех была одинаковая – 3,14здец, этот пьяный обормот сейчас Девятые Врата откроет!
Продолжалось это недолго, с последним словом Лека последовало несколько молний и… Все закончилось. Но натерпелись слушатели достаточно, чтобы тут же приступить к дружной экзекуции своего потерявшего берега собрата. Били Гедрифа также недолго, но с душой. И ногами. Жаль, что все прошло практически зря – утром тот был свеж и бодр, и ничего не помнил ни о книге, ни о своем избиении. Синяки он приписал падению с лестницы, а остальные почему-то не стали его разубеждать… Потому что возникли новые обстоятельства, причем весьма интересные…
Поутру после неожиданной грозы в Вальбург все-таки ворвались солдаты Литтенхайма, донжон был взят, стража и слуги – перебиты, а графиня Гермина – доставлена к своему палачу… Вот только Кеван фон Штауфер при виде нее бросил меч, пал на колени и признался ей в вечной любви. Охренели сначала те, кто при этом присутствовал, потом – вся армия герцога, ну а потом – вся Империя. Бешеного Кевана как подменили – он завалили девушку подарками, умолял епископа поскорее заключить брак (тот также охренел, но свое не упустил, заставив вернуть церковное имущество), короче – вел себя как влюбленный, причем – влюбленный безумно, страстно, но – явно ненормально.
Когда следователи Конгрегации, явно неверившие в любовь с первого взгляда, стали разбирать обстоятельства такого странного события, совершенно обоснованно подозревая магическое вмешательство, как раз и всплыла та самая книга и демоническая декламация какого-то текста из нее, под звуки грома и удары молний. Книгу нашли и обследовали – но тут же обломались, так как книгу написали немецкими буквами – но на неизвестном языке. Зачитывать что-то оттуда на удачу запретили эксперты, обоснованно предположившие, что с равным успехом неизвестное заклинание вылечит насморк или таки устроит вторжение 31-го легиона демонов герцога Агареса. Рисковать, конечно не стали…
Вызванный на ковер к начальству Гедриф Лек ситуацию не прояснил – разве что помог с определением неизвестного языка – тот оказался цыганским. Ускоренные курсы цыганского языка Лек прошел у хороших учительниц, на паре сотен сеновалов Европы, во время своих странствий, но значений этих слов, кроме откровенной похабщины, он не знал или наглухо забыл. Его отпустили с миром, даже без наказания за пьянство – потому что…
ВСЕ были в диком восторге!!! На миннезингеров, поющих о внезапной любви врагов, хлынул поток талеров. Церковники орали с папертей о силе любви, ниспосланной Богом. Император, избавившийся от опасного предприимчивого соперника, ликовал. Совет Конгрегации, состоящий в основном из прагматичных циников, радовался тихо, прекрасно понимая, что благодаря прежде всего удаче, непрочную лодку, имя которой – «Империя» удалось провести через еще один риф…
Не радовался один только виновник этих событий – Гедриф Лек. Напротив, он стал более молчалив, держался в отдалении от всех (за что те ему были только рады), несколько раз отпрашивался у командования – якобы съездить к родственникам. Возвращался из поездок еще более мрачным и молчаливым.
…И вот таким же мрачным и одиноким Гедриф Лек сидел у костра, бездумно глядя в пламя и в стотысячный раз отточенным движением проводя тряпочкой по лезвию своего меча.
Герварт Велдман также был не компанейским человеком, поэтому соседство бывшего шутника, внезапно впавшего в немоту, более чем его устраивало. Только… Как-то все это было ненормально. Ранее он неоднократно был мишенью его острот – и уже привык к этому, а теперь – «новый Лек» ему откровенно не нравился. Он распространял вокруг себя ауру какой-то вины… Что ему, Велдману, совершенно не нравилось. Да, бывало так, что парни могли предвидеть свою смерть, но Гедриф-то ходил мрачным уже с полгода! И даже пить стал меньше, что еще более удивляло и даже вгоняло в суеверный страх…
– Эй, Шутник. Поговорим?
– Отчего нет? Спрашивай.
Еще недавно никто в самом страшном сне не мог представить такого – кто-то по доброй воле что-то спрашивает у Шутника Лека, а тот ему нормально отвечает. А не как раньше – срезав острым словом диалог еще до его начала…
– Чего мрачный такой? Пиво уже от твоей постной рожи скисает.
Тот даже на эту вымученную шутку не отреагировал. Убрал меч в ножны и долго вытирал свои руки, словно пытаясь отчего-то их отчистить.
– У тебя было такое, что ты что-то невзначай делаешь, а потом из-за этого происходит что-то плохое? Очень плохое?
– Нет.
– А у меня это произошло. В Вальбурге. Когда я прочитал то заклинание…
Велдман там присутствовал… Но слов Лека не понял:
– В смысле? Ты же в итоге войну прервал. Герцог велел прекратить грабежи и убийства, носит теперь свою молодую жену на руках, цветами осыпает, на соседей даже не зарится… Что плохого?
Тот помолчал, а потом хрипло ответил:
– То плохо, что заклинание, похоже, выдыхается.
– Что?
– То заклинание, что я наложил спьяну. – Внезапно его как прорвало: – У каждого заклятия есть свой срок. Ну не у каждого, не суть… Я ездил к герцогу, смотрел на него и его жену… Да, на людях – он с нее глаз не сводит, платья, цветы, драгоценности, поцелуи… Я купил служанку из дворца, она говорит – спустя пару месяцев после свадьбы герцог стал более холоден с женой, недавно стал кричать на нее… Та плачет… И так – полосами: влюбленность – холодность, влюбленность – холодность…
Велдман почувствовал, что по его спине пополз холодок, хотя ночь была теплая…
– А он потом запирается в кабинете и ее портреты режет! Ножом! Режет, а потом вновь приказывает ее рисовать! Он ее ж никуда из дворца не выпускает, сидит взаперти, с книжками, вышивкой, грудой подарков – и ждет! Может поцелует, а может – кинжалом ткнет… И так – целыми днями!
Лек саданул кулаком по земле:
– Ты понимаешь? Черт-знает-что я наложил, какое-нибудь любовное заклятие, а сейчас оно выдыхается и герцог… Все понимает. Магия велит ему быть влюбленным в жену, а сам он ее ненавидит… От такого с ума сходят. Он ее ведь убьет. А виноват буду – я…
Велдман даже не знал, что сказать товарищу, который явно был не в себе. Причем, не в себе был тот, кого в подобном вообще ранее заподозрить было нельзя.
– Ну уж, убьет. Смотри на это с какой-то другой стороны – войну ты все-таки прекратил! Сотни людей спас! И теперь…
Лицо у Гедрифа стало таким, что Герварт прервался. Из чувства самосохранения.
– Я не кардинал, не канцлер, не интриган. Я даже не рыцарь. Я не привык к тому, что людей могу буквально в жертву отдавать, прикрываясь… Ну не знаю, всеобщим благом! Я знаю одно – благодаря мне эта девчонка каждую ночь ложится в постель к… Не знаю кому. Может – в одну ночь муж – пылкий влюбленный, а в другую – он ее изнасилует. Или убьет. Или совместит, уже не знаю в какой последовательности. Думаешь, она об этом не думает? Не понимает?! И об этом никто не подумал. Все радовались. Войне конец, да здравствует любовь… И почему-то, только я, старый пес, посмотрел в глаза этой Гермине, когда тот клялся ей в вечной любви, и увидел там ужас… Бля, о девчонке кто-нибудь тогда думал?!! Или о том, что я этому парню, как бы плох тот не был, обеспечил нехилый такой головняк на всю башку?!
Он помолчал, потом очень холодно сказал:
– Если скажешь, что мол женщина для этого и приспособлена – я тебя убью. Уж извини.
Велдман некоторое время молчал, размышляя. Потом сказал:
– Ложь во благо.
– Что?
– Мой отец рассказывал, что его дядя, Герберт, был монахом-доминиканцем. В его монастыре умирал старый венгерский монах, Юлиан. Его вызвали, чтобы тот записал его последние слова… Тот вспоминал о странах, которые он исходил в поисках прародины венгров, о лишениях, о вторжении татар… И о народе мордваны. Хороший народ, гостеприимный, сильный, милосердный… Только вот тот Герберт-доминиканец прервал его и стал стыдить – мол ранее ты говорил, что мордваны – сущие язычники, жестокие и безжалостные, что у них кто не убил многих людей не считается за человека, что у них ценятся головы убитых врагов и их несут перед важными людьми, и что чем больше голов – тем более почет отдается их убийце… И это Юлиан говорил не кому-то, а самому папе Григорию! Знаешь, что ответил Юлиан? Что он – лгал. Ради спасения народа, которому он поверил. Ради мира. А Герберт с ним начал спорить, вопрошая умирающего, возможно ли ложь во благо? То есть, благо, как следствие лжи? Ложь – грех, а грех не способен породить благо…
– И что в итоге?
– Герберт переписал то, что писал Юлиан ранее. Про головы и прочее.
– Убедил-таки его умирающий монах?
– Самое странное – нет, не убедил. Я помню, они спорили с отцом часами, есть ли право свершать греховные дела, ради блага.
– Ты меня тоже не убедил. – Сказал Гедриф Лек после недолгой паузы и решительно лег на попону, показывая, что дальнейшей беседы не будет.
Герварт Велдман и сам уже был не слишком рад начатому им же разговору. Вопросы, поднятые в ходе него, нанизывались один на другим. В размышлениях прошла ночь…
(Несколько сожжённых листов, текст плохо читается)
Самое хреновое при штурме замков – это лезть на стены.
Потому на стены мы и не лезли. Ставка была сделана на внезапность. Взял же Марк Фурий Камилл Вейи лихой подземной атакой?
Самое хреновое при штурме замков – это выбивать ворота.
Потому мы их и не выбивали. Даже дикие шотландцы как-то заблокировали ворота какого-то города повозкой с сеном. Чем мы хуже скоттов?
Самое хреновое при штурме замков – это штурм донжона.
Тем более, это был один из тех замков, чьих обитателей мужского пола Бог или Дьявол наградили леворукостью. И то – невеликое удовольствие лезть по извивающейся лестнице, встречая удары и нанося свои, причем не привычно – как в зеркальном отображении. Левши - самый опасный враг на поле боя...
Уголек я беру, по бумаге веду,
Вот портрет получается странный,
Этот замок в огне, это видятся мне,
Это наши зондеровские парни!
Что не смешно? Зато про войну.
Часть II =>>
Journal information