Святослава нахмурилась, стоя перед конгрегатами с мрачной решимостью во взгляде и сжатыми от бессильной злобы кулаками.
— Я скажу то, майстер инквизитор, что теперь, возможно, погибнет кто-то из этого дома, — она глубоко вдохнула, на секунду прикрыв глаза. — Возможно, это буду я, а, возможно, и вы или кто-то другой. Вы ошиблись, это были защитные чары.
В загадочном мешочке, который они разворошили сразу же, как зашли, оказались мелкоизмельченные травы.
— Я уже ничего не смогу изменить, майстеры инквизиторы, — с дрожащей злостью в голосе проговорила княгиня. — Вы прервали мой ритуал, так что…
— Так что, если наши подозрения правдивы, то наутро все останутся живы, — ответил Курт, но уверенности в голосе у майстера инквизитора заметно поубавилось. Бруно переводил взгляд с Курта на княгиню и обратно, раздумывая, заслуживает ли на сей раз великий и ужасный Молот Ведьм стыдящих обвинительных взглядов или же нет. Зараза…
Святослава что-то едко сказала на своем языке. Петер предпочел не переводить, однако, Курт был уверен, что ничего хорошего о себе они бы не услышали.
Наутро Гессе нервно ждал вестей о новом трупе, хотя те отказывались появляться, и у майстера инквизитора появилась надежда, что все-таки, может, он был и прав, что княгиня — ведьма… Но сомнения развеялись, когда конгрегаты услышали тихие сдавленные всхлипы в коридорах терема. Бруно выглянул: это плакала Людмила, шагая в сторону покоев княгини. Едва ли такие всхлипы говорили о любовной размолвке или мелкой ссоре, особо учитывая неплохую выдержку Людмилы.
Со Святославой Курт старался не сталкиваться, хотя понимал, что сделать это рано или поздно придется. Да и в глаза этой женщине он все равно посмотреть бы не смог. В памяти всплывали лица. Образы. Сначала Отто Рицлер. Потом Штефан Мозер и Франц. И Дитрих…
Хоть Курт ничего не мог поделать с тем, что уже произошло, с каждым годом в мешок за плечами добавлялось по камню, и тащить этот мешок становилось все тяжелее. Майстер инквизитор старался не думать об этом и быстро менял тему, когда заходил разговор о прерванном ритуале или о замерзшем ночью брате Людмилы, которого нашли там, где и всех остальных жертв: у реки.
Он видел труп. Это был мальчик, лет двенадцати, прямо как те несчастные кельнские дети, только на сей раз не утонувший, а замерзший… Лицо трупа странным образом исказилось в момент смерти: глаза выпучены, рот приоткрыт, конечности схвачены судорогой. Старуха с косой явно забрала его медленно и мучительно, отбирая тепло, капля за каплей.
— Курт, помнишь, ты просил меня поискать местные мифы и легенды? — спросил утром Бруно, проводив взглядом по коридору Людмилу и закрыв дверь, тяжело глядя перед собой.
На душе у всех было скверно, даже Петер, обычно постоянно жаловавшийся на что-нибудь или, по своему обыкновению, болтающий ни о чем, сегодня тоже притих.
— Ну.
— Так вот, ее не я нашел. Петер нашел. У священника откопал какую-то книжку. Там много есть про местный фольклор…
— Короче.
— Есть одна легенда. Про духа зимы. Ты думал, почему местные празднуют Масленицу? Это у них означает проводы зимы и встречу весны. Так вот, в книге пишут, что есть дух зимы, Лютый, и что если Масленицу как следует не справить, то и зима не уйдет.
— Как следует — это как?
— Ну там… молочную пищу целую неделю есть… — начал припоминать Бруно, — с колодкой погулять… соломенное чучело зимы сжечь. Легенда говорит, что это чучело собирают из старых тряпок, ненужных лоскутов и прочих ненужных вещей, которые как бы символизируют греховность и тьму в сердцах людей. Все это сжечь — оставить греховное и поганое позади, встретить новый урожайный год с чистой душой. Как-то так.
Чучело как раз вроде завтра и сжигают.
Так я и подумал… Может, в наших бедах виноват этот самый Лютый? Ну, дух зимы. Потому что уходить почему-то не хочет. Люди от морозов умирают, те, кто живы, не могут согреться, в печи огонь не разжигается, да и погода разгулялась: вон какие сугробы, да и река замерзла, лед не трогается, хотя март уже, должен был бы. Значит, кто-то попытается нарушить ход празднования Масленицы...
— В другом месте и в другой ситуации я бы сказал, что бред, но я сейчас уже не уверен, — вздохнул Курт, — версия, имеет право на жизнь. Я с княгиней обсужу.
Разговор со Святославой вышел тяжелый. Курт не помнил, когда в последний раз пытался не смотреть в глаза или увиливать от ответа, признавая и понимая свою вину, и вот этот момент настал снова. Княгиня не шипела и не стреляла в инквизитора уничижительными взглядами, как после ритуала, но держалась гораздо холоднее, чем обычно. Курт пытался строить другие теории насчет принадлежности княгини к рядам малефиков, но ничего не клеилось, к тому же, хоть ритуал и был прерван, убийство все равно произошло, так что инквизитор оставил попытки обвинять княгиню и рассудил, что копать следует в другую сторону.
— Я понимаю, что вы пытались выполнить свой долг, майстер Гессе, — сделала первый шаг Святослава, и Курт, имея на лице выражение, в полной мере отражавшее упадок его духа, поднял на нее полные безмолвного отчаяния глаза, — вы боролись за жизни. Как и я. Вас можно понять. Но и меня тоже.
Гессе сидел в тени, опустив голову на переплетенные ладони. Княгиня же стояла у окна, обволакиваемая утренним морозным солнечным светом, всем видом излучая красоту и спокойствие. Курт, хоть ему и случалось видеть сильных женщин, неподдельно удивлялся выдержке княгини. Сейчас она блестяще держала в руках себя и оказывала неоценимую поддержку ему. Хоть инквизитор и пытался сохранять спокойствие, эмоции от неразрешимой, глупой ситуации, где виноватых не было, а смерть невинного присутствовала, прыгали из крайности в крайность и не особо поддавались контролю.
— … — не нашелся Курт, вперившись взглядом в пол.
— Не переживайте, майстер Гессе. Мы вместе найдем виновных.
Инквизитор был поражен, услышав нотку теплоты в ее голосе, впервые за много дней.
За завтраком все были необычайно тихие.
Бруно нашел блины отменного вкуса блюдом, тогда как Курт не оценил и уныло, медленно пережевывал. Кусок упорно отказывался лезть в горло.
Княгиня, уже вернувшись в привычное русло неумолимого спокойствия, словно гора, неколебимая под порывами ветра, деликатно отправляла в рот блинчики. Людмила дрожащими руками выставляла на стол кушанья и подливала молоко, как показалось Курту, с особой ненавистью сверля взглядом конгрегатов.
Гессе не пытался оправдаться или же утешить девушку: в таких случаях слова не могли помочь, и никакие увещевания не могли победить смерть и вернуть отошедшего в мир иной, того, кого они молча помянули, оставив непочатый стакан молока и краюшку хлеба.
“Хватит, — намекал внутренний голос Курту. — Ничего уже не поделать. Крепись, майстер Гессе, и сосредоточься на деле”
С того момента настойчивые увещевания своей совести майстер инквизитор старался не слушать: самобичевание и дезориентация мысли и впрямь сильно мешали. К тому же сразу после проведенной в гробовом молчании трапезы майстер инквизитор и княгиня отправились осматривать труп, так что Гессе, увлекшись, позабыл об утренней хандре. Святослава вызвалась сама, видимо, тоже не будучи способной сидеть сложа руки в тереме и ждать, когда конгрегаты завершат свою работу.
“Когда люди замерзают, они пытаются спрятать руки, прижимая их к животу или груди”, — думал Курт, осматривая окоченевшее тело. Оно лежало на берегу намертво замерзшей реки, на которой в марте уже должен был бы треснуть лед, но зима не спешила уходить.
“Мальчик почему-то прикрывает руками шею… почему?”
Курт с трудом развел замерзшие ладони ребенка и, стянув перчатки, коснулся места, которое так старательно прятал погибший.
На бледной коже явно очерчивался круглый след, будто бы в шею бедняги с силой вдавили металлическую трубку.
— Такое бывало на прошлых трупах? — спросил Курт у княгини.
— Я не знаю, — развела руками Святослава. — Ваш коллега осматривал погибших сам или с отцом Александром. Думаю, вам лучше спросить у него.
— А святой отец мне ничего об этом не говорил… — пробормотал Курт, отходя от тела. — Надо бы еще раз с ним побеседовать.
— Разве?.. — удивленно спросила княгиня и нахмурилась. Курт, заметив перемену в ее настроении, ничего не сказал, но перекинулся со Святославой многозначительными взглядами.
Священник?
“Как глупо, — подумал Курт, — считать его подозреваемым. Почему он не сказал?.. Забыл?..”
— И это — брат Людмилы? — указывая на труп, уточнил Бруно тихо, к “радости” скривившегося Курта и упорно вглядывающейся в горизонт Святославы.
— Да, — хмуро ответила княгиня. — Бедняжка едва не отправилась вслед за братом от горя.
— Ладно, — подытожил Курт, поспешив быстро сменить тему, — не думаю, что мы что-нибудь еще здесь найдем. Святослава, прикажите, чтобы тело отвезли в церковь, — княгиня кивнула, — а нам нужно побеседовать с отцом Александром.
— Сегодня гуляния на площади, — тихо вставила княгиня, — провожаем зиму. Придете?
На лицах обоих не читалось ни малейшего желания гулять вместе со всеми на празднике, но княгиню обязывал долг, а Курта, как он полагал, этикет, хотя в силу последних событий инквизитор считал, что вполне мог и отказаться.
— Отец Александр… он тоже там будет? — спросил Курт, нахмурившись, — похоже, у нас будет содержательный разговор со святым отцом.
— На площади соберется очень много людей, — ответила княгиня, — лучше попытаться застать его в церкви, пока не началось основное празднество.
— Понял, — отозвался Курт. — И на праздник я приду. И Петер с Бруно тоже.
Гуляния уже разгорелись в самом разгаре, когда Курт пришел на площадь, намереваясь проверить церковь в поисках отца Александра. Все сходилось: сначала священник обвинял княгиню в малефиции, теперь вот не рассказал про совместные обыски… Гессе корил себя за то, что так глупо повелся на провокацию, но он считал, что ничего правомерного не сделал, потому жалеть можно было лишь о потраченном на ложный след времени.
Гессе вошел в церковь. Внутри стоял синеватый полумрак, солнечные лучи, падающие сквозь витражи, давали причудливые оттенки, ложась на темный камень светлыми пятнами. Людей мало: все на улице. Пара косящихся то ли неодобрительно, то ли с опаской прихожан. Инквизиторский кросс в темпе по церкви выглядел бы весьма странно, поэтому Курт, Бруно и Петер неторопливо прогуливались в разных частях зала, высматривая Александра. Курт боялся, что так и произойдет, но священник отсутствовал. А был ли вообще отец Александр? Может, настоящего-то и нет уже, а святым отцом назвался какой-нибудь засланный язычник?..
Вот и неприметная деревянная дверь. Подергал: заперто. Ну конечно, чего еще ждать?..
— Его нигде нет, — развел руками Бруно, бегло осмотрев правый неф. Петер вернулся с осмотра левого с аналогичным результатом.
— Будем открывать, — заявил Курт, вытаскивая отмычки, — пока его нет, хоть осмотримся. Наверняка это дверь в его кабинет.
— Не лучше ли подождать окончания гуляний? — заметил Бруно, — авось объявится…
— Посмотрим, может, найдем что-нибудь интересное в его вещах, — буркнул Курт, присев на одно колено и сосредоточенно роясь в замке, — может статься, он и не подозреваемый…
— Тогда придется объяснять ему и еще паре разъяренных прихожан, почему мы залезли в его кабинет, — Бруно коротким кивком указал на косящихся на группу взломщиков крестьян, но остановить конгрегатов никто не попытался.
— Ничего, — отозвался Курт, — не впервой.
Дверь наконец поддалась, и Курт, Бруно и Петер оказались в маленькой комнатушке. Вещи расположились по полкам и столам в творческом беспорядке, скамья была завалена какими-то документами, у маленького окна, в которое проникал тусклый свет, стоял деревянный шкаф. Бруно заглянул: снова ничего, кроме документов, книг, письменных принадлежностей и каких-то тряпок обнаружено не было.
— Петер, ищи документы, связанные с наговорами, колдовством, описанием ритуалов и так далее, — скомандовал Курт, — а мы с Бруно поищем интересные вещицы, может статься, что-нибудь найдем.
Как бы то ни было, непродолжительный поиск ничего интересного не выявил. Основную часть библиотеки отца Александра составляли богословские тексты, некоторые сочинения на латыни, трактаты о медицине и записки собственного сочинения. Ничего крамольного конгрегаты не обнаружили, но тут внимание Курта привлек замотанный в кожу сверток, задвинутый в самый дальний угол шкафа.
Вытащив сверток и развернув кожу, Гессе сначала подумал, что то были очередные записки самого священника, но с удивлением узнал в письменах родной алфавит и, поднеся к бледному лучу оконного света потрепанный пергамент, начал читать.
“Двадцатое января. Сегодня еще один труп. Местный кузнец. С предыдущими смертями связи не замечено, кроме того, что труп обнаружен на том же месте (на берегу реки) в тот же день недели (четверг). Умер такой же смертью, как и другие жертвы: от обморожения. Икроножные судороги, глаза широко раскрыты, обе руки прижаты к яремной впадине. Вокруг яремной впадины круглый темный след, как будто вдавленный или выжженный. Тяжелыми недугами умерший, как известно, не страдал, не пьянствовал, поздним вечером из дома по обыкновению не выходил…”
— Не может быть, — пробормотал Курт, застыв посреди комнаты, вперившись взглядом в документ. Бруно и Петер, оторвавшись от поисков, подошли к Курту и, углядев письмена на немецком, с интересом принялись за чтение.
— Думается мне, это Келлер написал, — пробормотал Курт, — или же княгиня или сам Александр…
— Язык слишком грамотный. Не похоже на то, чтобы писал иностранец, — возразил Петер, — княгиня иногда в порядке слов путается, у Александра же (я, когда с ним говорил, заметил) проблемы со склонениями…
— Едва ли есть кто-то третий с отличным знанием немецкого, — нахмурился Курт. — Понятно. Наверняка записки Келлера. Выходит, Александр скрывал их от нас, как и то, что они оба исследовали трупы. Был у нас под носом, а мы и не заметили… — раздосадованно бросил Курт, заворачивая сверток и пряча его во внутренний карман куртки.
— Просто у тебя склонность к ведьмам из знатных родов, — подколол Бруно.
— Не время шутить, — отрезал Курт, — нужно найти его.
— Будем искать в толпе? Не проще ли подождать?..
— Ты прав, — вздохнул майстер инквизитор, — либо он уже ретировался, и мы его не найдем, либо остался, и в любом случае объявится. Мы с Бруно пойдем на праздник, а ты, Петер, останешься здесь караулить. Если объявится — постарайся потянуть время...
— Ну почему я?! — возмутился переводчик. — Мне тоже, может быть, хочется посмотреть…
— Мы ненадолго, в любом случае, — ответил Курт тоном, не терпящим возражений. — И — священник может быть уже там. Если увидим — будем задерживать, а ты только помешаешь.
— Ладно-ладно, — буркнул Петер.
***
Святослава гордо восседала на княжеском троне, возведенном на помост, рядом с мужем, князем Вячеславом, вернувшимся из путешествия по сбору податей аккурат к Масленице. Главная площадь бурлила весельем: тут и там затягивали масленичные песни, тут и там пристыженно гуляли юноши и девушки с колодками, по центру площади расположилась площадка с кулачным боем, окруженная особо громким улюлюканьем, а немного поодаль высилось громадное соломенное чучело Масленицы.
— Выглядит жутковато, — оценил Бруно, кинув взгляд на хтоническое соломенное пугало. Казавшееся невинным чучело даже и привыкшему к всяческой нечисти Курту почему-то внушало страх, то ли на нервной почве, то ли и впрямь творческие таланты мастеров пугала были настолько хороши, что пробирали в буквальном смысле до самых костей.
Толпа пребывала уже в изрядном подпитии, а не просто навеселе, потому конгрегатов никто не замечал, наоборот, невежливо пихали руками и ногами по неосторожности, поэтому Курт и Бруно, шипя себе под нос, медленно, но верно прокладывали путь к помосту, к князю и княгине. Добравшись, оба облегченно вздохнули и, поклонившись князю и княгине, устроились рядом на скамье. С помоста отлично проглядывались как и кулачный бой, так и танцующая толпа. Огромное чучело возвышалось над толпой, отбрасывая темную, почти прямую тень: солнце медленно приближалось к зениту.
Зазвонил колокол. Толпа перестала улюлюкать, кричать и танцевать и замерла, обратив внимание на чучело, под которым уже суетились мужики с факелами, довершая последние приготовления.
Курт поморщился.
Снова он. Огонь.
Бруно, заметив неудовольствие Курта, ободряюще пихнул его локтем.
— Спокойно, твое инквизиторство, — Курт раздражался от этого обращения, но сейчас неожиданно был благодарен помощнику за разрядку обстановки, — не нас же на сей раз на костер…
— Ну утешил, — мрачно отозвался Курт. — Все равно...
Под ногами у чучела заполыхала первая солома. Курт, стараясь не думать о страшных последствиях для соломенной девы, вперился взглядом в первое, что попалось на глаза: княгиню. Та не могла не заметить, поэтому обернулась, беззвучно спрашивая: “Что?”
Курт помотал головой, и княгиня перевела взгляд обратно на занимающееся пламя у ног Масленицы. Оно поднималось выше… и выше…
Толпа, улюлюкавшая, вскидывающая ввысь руки и кричащая: “Ура!” и “Масленица!”, в мгновение замолчала, когда по площади прокатился душераздирающий, нечеловеческий крик.
Курт, не поверив своим ушам, огляделся по сторонам, высматривая источник леденящего душу голоса, но, не увидев ничего, растерянно посмотрел сначала на Бруно, потом на княгиню, растерявшую на мгновение свое самообладание и судорожно рыскающую взглядом по толпе.
Адский крик раздался снова, толпа загудела, запаниковав; люди побежали, кто куда, в разные стороны, сталкивая друг друга с ног. Курт, чувствуя, как стремительно увеличивается пульс, метался из стороны в сторону, судорожно соображая, кого нужно спасать…
“У нас ведьма завелась, ведьма... Княгиня это…”
“Я не убивать пыталась, а защищать!”
“В одной книжке священника вычитал… Там вообще много о местном фольклоре…”
“Если правильно Масленицу не встретить — дух зимы не уйдет…”
“Кто-то попытается помешать празднованию Масленицы…”
— Потушите! — надрывно выкрикнул инквизитор, подбежав к княгине и забыв о всяких манерах, схватив ее за плечи. — Чучело потушите!
— Майстер Гессе… сейчас не время… — нахмурившись, начала княгиня.
— Да вы не понимаете! Там, в чучеле, — человек!
Глаза Святославы округлились, когда Курт, сорвавшись с помоста, рванул в толпу, яростно распихивая налетающих на него со всех сторон людей; сзади поспевал Бруно, смекнув, в чем дело и размышляя, как бы лучше потушить огонь…
Не хватай ртом воздух, как полудохлая рыба…
Дыхание — средоточие жизни, Гессе…
Он не мог подойти ближе. Не мог приблизиться к огню. Резко заныло плечо и засаднили руки под тонкой кожей перчаток.
Нужно подойти ближе. Он не мог. Страх — иллюзия. Страх только в голове. Боль? Не страшно… Страшен огонь…
Дыхание — средоточие жизни, Гессе…
Ave Maria, gratia plena…
Человек может все…
Ты не боишься огня — ты его ненавидишь…
Нужно подойти…
Не могу...
Дыхание — средоточие жизни...
“Отец Юрген, — выдыхал Курт, продираясь сквозь толпу, — если вы меня слышите… Не могли бы вы… еще раз…”
Огонь все расходился и расходился, ощутив свою власть в полной мере; крики теперь почти не прекращались. Значит, еще жив…
Курт и Бруно, пронесясь мимо кучки ошеломленных мужиков с факелами, подбежали к основанию костра. Бруно, бросив взгляд на резко замершего на полпути Курта, крикнул:
— Я его вытащу, Гессе!
— Помогите, ну что вы стоите! Там человек! — заорал Курт. Мужики, очнувшись от ступора, кинулись к Бруно, который, схватив ближайшую тряпку и окунув ее в сугроб, отважно продирался через костер. Курт, выхватив из кармана четки и не замечая ничего вокруг, шептал молитву, прижав к губам деревянный крест.
***
Неизвестно, что помогло больше: совместные усилия Бруно и костроделов, раскопавших солому и чрезвычайно обжегшихся, или же исступленная молитва Курта, или же наговор княгини, которая, закрыв глаза и раскинув руки, стояла на помосте и бормотала себе под нос. В конце концов с неба, затянутого тучами, на исполненную несчастьями землю Ивановска-Новодвинского обрушился то ли дождь, то ли град, настолько сильный, что народ побежал с площади, прикрывая голову, забегая то в ближайшие трактиры, то в церковь...
Курт краем глаза видел, как несколько мужиков вытаскивают из костра полуобгоревшее тело в черной, как ему показалось, рясе. Инквизитора затошнило, мир перед глазами качался и плыл. Инквизитор, списав недомогание на последствия шока и паники от встречи с огнем, шатаясь, побрел в сторону помоста, сосредоточив взгляд на княгине, все так же раскинувшей руки и что-то шептавшей. Помощника Курт не видел, но был уверен, что Бруно сейчас намного лучше, чем ему.
Бруно, хоть и надышался пепла и получил пару ожогов, из костра вышел вполне в приличном виде и готов был уже полностью насладиться катарсисом облегчения от только что спасенной жизни, как едва ли устоял на ногах от внезапного приступа острой головной боли. Толпа галдела, виски гудели вместе с гулом голосов. Бруно схватился за голову и попытался найти взглядом Курта, но видел перед собой только незнакомые, перепуганные лица. Зрение, и без того смазанное, начало расплываться. Колени подкашивались.
Бруно почувствовал, как кто-то схватил его за локоть и повел прочь из толпы на спасительный воздух. Он попытался рассмотреть лицо человека, но тщетно: мир перед глазами плыл, хотя лицо человека казалось знакомым.
— Куда мы идем? — спросил Бруно, но ответа не последовало.
Гомон толпы затих, и помощник, попытавшись дернуться, дабы вырваться из хватки неизвестного, ставшей уже железной, хотел было посмотреть, как далеко они отошли, но безуспешно: глаза накрыла темная пелена, и сознание провалилось во тьму.
***
— Я надеюсь, ты им дала ровно столько, сколько говорил?
Светловолосый мужчина, тащивший на спине огромный мешок, недовольно зыркнул на семенящую рядом Людмилу. Та тряслась от страха и волнения, пытаясь унять путающиеся мысли после увиденного на площади, и хотела бы сейчас же сбежать от своего неудачливого компаньона, но инстинкт самосохранения заставлял шагать вперед.
— Д-да… — тихо пролепетала она. — Но они почти не пили! Кружки стояли полные, когда это все началось.
Мужчина грубо выругался и прибавил шагу по лесной тропе.
— С другой стороны, — начал он. — Нам повезло. В чем-то ты все равно помогла: теперь эти хваленые инквизиторы не смогут нам помешать. Сам Лютый нам помогает, не иначе!.. Какая разница: тот или этот, все едино — на костер... Но ритуал нужно закончить сегодня. Се-го-дня!
Людмила ничего не ответила, лишь крепче сжимая кулаки и пытаясь бороться со страхом. Она знала, на что шла, когда согласилась помочь выпустить древних духов, но что-то в ее душе говорило, что она поступает неправильно.
“Из-за этих чужаков умер мой брат, — напоминала она себе, но уже не была уверен. — Но Лютый существует. Лютого надо прогнать. Чтобы больше никто не умер… Лучше они, чем отец Александр. И зачем только он согласился на самопожертвование! А так можно было бы сделать все тихо...”
Людмила и ее спутник вышли на большую поляну. Лес медленно окутывала темнота. Людмила ежилась от холода, а ее спутник, бесцеремонно бросив мешок в ближайшей палатке, отправился вглубь лагеря. Лагерь был небольшой, но оживленный; посередине поляны уже суетились люди, собирая новый костер…
Что же, отступать некуда.
***
Как рассказала княгиня, Курт провалялся в постели еще часа два после того, как, сжимая в руках четки, без сознания свалился посреди площади.
Очнувшись, майстер инквизитор, недоуменно похлопав глазами и припомнив произошедшее, встал с постели, стараясь не обращать внимания на жжение в животе, и столкнулся на пороге прямо с княгиней. Ее лицо в кои-то веки было омрачено беспокойством, и Курт удовлетворенно отметил, что и у неколебимой скалы могут быть эмоции.
— Что происходит? Где Бруно и Петер? Кто был тот человек в костре? Что с ним… — начал Курт. Княгиня успокаивающим жестом положила майстеру инквизитору руку на плечо.
— Присядьте.
— Да некогда рассиживаться! Нужно срочно найти того, кто заварил всю эту кашу! Кто знает, может, они решат еще кого-нибудь сжечь… Где отец Александр? Его нужно допросить! Мы нашли...
— Майстер Гессе, — суровым тоном остановила его княгиня, так что Курт, на удивление для себя, притих, — отец Александр мертв. Сгорел.
— Подождите… То есть…
часть 4 ==>
Journal information