Цикл: Другой взгляд
Автор: Мария Аль-Ради
Беты:
lioppa_begemoth, Марина РябушенкоРазмер: драббл, 984 слова
Пейринг/Персонажи: Маргарет фон Шёнборн, Курт Гессе, Густав Райзе, Дитрих Ланц
Краткое содержание: последний разговор Курта и Маргарет ее глазами. И какие слова ей не дали крикнуть ему вслед.
Было больно. Нестерпимо больно. Еще жарко, но это ощущение терялось на фоне боли, прорываясь лишь изредка.
Болели вывернутые плечи — тягуче, постоянно, простреливая новой вспышкой всякий раз, как тело содрогалось от очередного удара или укола.
Болела спина — горела от многочисленных ударов бича. Сейчас уже было не понять самой, где именно касалось тонкой кожи это орудие; казалось, вся спина превратилась в один сплошной рубец.
Болели все те места, куда вонзались тонкие, острые иглы — неравномерной, дергающей болью, к которой не удавалось притерпеться, даже когда сами иглы уже давно были убраны.
Болели пересохшие, искусанные в кровь губы — мелочь на фоне всего прочего, но сейчас каждая мелочь сказывалась на общей картине.
И еще была жажда. Иссушающая, невозможная жажда. Горло давно пересохло, и каждый вдох будто обжигал, обдирал его, словно песком. За несколько глотков воды она была готова отдать что угодно, но остатки гордости удерживали от бесполезных просьб.
Маргарет сама не смогла бы ответить, что заставляет ее выносить все это, что принуждает молчать в ответ на вопросы следователей — молчать, пока хватает сил. Она ведь и знала-то не так много: наставник был предусмотрителен, как она понимала теперь — не зря. Но тем неохотнее Маргарет рассказывала то немногое, что знала. Почему?..
Тянула время? Да, пожалуй — поначалу. Была безумная, дикая надежда, что наставник не даст ей вот так сгинуть, ей, одной из сильнейших среди его последователей, как сам он не раз говорил. Ведь она была нужна ему, она это отлично понимала — он связывал с нею свои планы...
Но время шло, а ничего не менялось. Никто не рвался спасать Маргарет фон Шёнборн из недр Друденхауса.
— Назовите имя вашего наставника, — требовал сухой голос Райзе, и жесткий бич вновь обжигал истерзанную спину, выбивая короткий, хриплый крик.
— Имя, госпожа фон Шёнборн. Одно имя. К чему вам его скрывать? Ведь он даже ничего не сделал ради вашего освобождения, ни сейчас, ни в первый раз. Он бросил вас. Предал.
Бросил... Предал... Да. Они были правы. Но что-то мешало произнести нужное им имя. Не преданность оставившему ее умирать наставнику — о нет. Нежелание делиться информацией с этими людьми, облегчать им жизнь — возможно.
Стальное жало вновь вонзалось под ключицу, порождая волну боли, казалось, до кончиков онемевших пальцев поднятой над головой руки.
— Назовите его имя, и все это прекратится, — вещал Ланц. — Подумайте... Мы ведь все равно добьемся своего, вы это понимаете не хуже меня, верно?..
Добьются, тут он прав, причем скоро. Маргарет осознавала, что она уже на пределе, что еще два-три удара, и она не сможет больше сопротивляться. Но все те же остатки гордости требовали продать известное ей и столь нужное им знание подороже.
И еще трепыхалась где-то глубоко-глубоко внутри последняя, отчаянная надежда. Был еще один человек в Друденхаусе, который ни разу не переступил порог допросной, когда там была она. Не желал, или же ему этого не позволяли? Маргарет помнила удар в спину — и никак не могла понять, поверить до конца, что все было именно так. Что ее предал он.
— Я скажу, — хрипло выдохнула она и, казалось, почувствовала, как остановилась на полувзмахе рука человека за спиною.
— Да? — подбодрил Райзе, чуть даже подавшись вперед.
— Я скажу, — повторила Маргарет чуть тверже, — но не вам. Я назову имя... Курту Гессе.
Она неотрывно следила за ними, за каждым движением двоих дознавателей; видела, как они переглянулись в повисшей на миг тишине.
— Вы ведь понимаете, что мы все равно все будем знать, — заметил Райзе. — К чему такие сложности?
— Разумеется, — отозвалась она и пояснила с горькой, вымученной улыбкой: — Но ведь я, в конце концов, имею право требовать встречи с непосредственным обвинителем. Я ее требую. Я все еще знаю свои права, господа дознаватели…
Двое опять переглянулись.
— Перерыв, — решительно бросил Ланц, глядя за спину Маргарет, и добавил, обернувшись к напарнику: — Пойду схожу наверх.
Она смотрела на уходящего следователя, внутренне торжествуя. Маргарет вполне отдавала себе отчет в том, что сейчас не то время, когда ее права имеют значение — эти двое могли попросту отказать, и никто бы об этом не узнал. Они могли продолжить выбивать из нее ответ прежними методами — и вскоре преуспели бы в этом. Но, похоже, с удовлетворением отметила Маргарет, устала не только она, но и допросчики.
Когда тяжелая дверь открылась снова, ее сердце на миг оборвалось. Маргарет сама не знала, чего ждала от этой встречи, на что надеялась. Хотела понять, как так случилось, почему; когда все, что было между ними, стало злой игрой.
Она смотрела в такие знакомые глаза — и не находила в них ни тени прежних чувств; слушала голос, так много раз говоривший ей о любви, — и не понимала, откуда в нем столько холода и безразличия. Убийственная, безжалостная прямота его ответов причиняла боль едва ли не большую, чем иглы и плеть.
— Ты обещала назвать имя. Таков ведь был уговор?
Холод, ничего, кроме холода — в словах, в тоне, во взгляде. Маргарет не ответила, не в силах больше смотреть в это лицо; хотелось взвыть, заплакать, захохотать — все разом. Или...
— Не поцелуешь меня на прощание? — спросила она, вскинув голову.
— Гессе, нет! Не прикасайся к ней! — Голос Райзе прозвенел напряженно, а он… не шелохнулся, глядя на нее в упор.
— Боишься меня? — со злым торжеством прошептала Маргарет. — А как же твой долг?..
Он продолжал стоять молча; старший следователь требовал: «Не смей!» И Маргарет засмеялась, хрипло — как раз под стать ведьме:
— Неужели не…
Она не успела опомниться, когда его губы коснулись ее сухих и потрескавшихся. Не успела собраться с силами — хотя ее сейчас все равно не хватило бы на настоящий поцелуй ламии. Но главное, пустым совершенно был его поцелуй, ничем не походя на то, что бывало между ними прежде.
— Имя, — сухо потребовали эти равнодушные губы.
— Мельхиор, — ответила она бесцветно, не имея более никаких сил — ни на что.
И все. Короткий кивок, поворот, удаляющиеся шаги…
— Будь проклят, — выдохнула она в бессильной ярости в эту прямую спину.
— Да заткните же ее наконец! — закричал Райзе, бросаясь к ней.
— Будь проклят! — выкрикнула она в закрывающуюся дверь, чувствуя, как в последнем усилии вскипает внутри сила, вопреки слабости измученного тела и упадку души.
Сильный удар по лицу заставил ее подавиться словами, и в третий раз она выкрикнула мысленно, вложив в этот безмолвный крик все, что смогла собрать в себе: «Чтоб ты тоже сгорел!»
Название: До последней капли
Цикл: Другой взгляд
Автор: Мария Аль-Ради
Беты:
aikr, Марина РябушенкоРазмер: драббл, 997 слов
Пейринг/Персонажи: Александер фон Вегерхоф, Курт Гессе
Краткое содержание: размышления Александера после встречи с Арвидом в замке и выводы из них
Часы в неподвижности и безмолвии — лучшее время для размышлений и поисков себя.
Таким беспомощным Александер не ощущал себя несколько десятилетий; тем сильнее злило подобное положение. И снова и снова звучали в ушах холодные слова.
«Не заметил — это сделало его слабым…»
Да, таким слабым, как сегодня, Александер не чувствовал себя очень давно. Таким униженным — и вовсе никогда. Да, он знал, что идет в безнадежный бой, сознавал, что почти наверняка его проиграет, что Арвид сильнее его, но к подобному повороту дела готов не был.
«Ты себя потерял…»
«Ты запутался в собственной жизни; покинув прежний мир, никуда не пришел. Пожелав перестать быть одним из нас, стал никем…»
Да, он запутался во многом. И когда отступала бессильная ярость, приходилось признать, что во многом Арвид прав. Если не принимать в расчет насмешки над Тем, Кто дал Александеру второе становление, в остальном возразить было нечего. И это бесило еще сильнее.
«Ты не человек, смирись с этим, не человек и человеком уже никогда не станешь…»
Да, он не человек — именно потому он и посмел сунуться в этот замок, даже осознавая, что его шансы выбраться живым невелики. Да, он был готов к гибели, но не к случившемуся в коридоре наверху, и теперь вспоминал каждый миг той сцены со стыдом и глухой злостью.
«Твой мастер дал тебе новые возможности, а ты его опозорил, ибо, когда птенец так бездарен и ничтожен, это позор для мастера…»
«Бездарен и ничтожен…»
«Ты тот, кто ты есть, ты — один из нас, каким бы иным при этом ты ни был…»
Что ж, и здесь отказать Арвиду в правоте было трудно. Вот только вывод из этого можно было сделать свой.
За перепалкой Гессе со стражем Александер почти не следил, но главное уловил. Слуга Арвида… Слуга — но все же человек. В отличие от самого Александера. В конце концов, раз уж Господь оставил его тем, кто он есть, оставил ему обретенные при обращении способности, значит, в определенной степени позволил и пользоваться ими…
Александер никогда не делал подобного, но теорию знал достаточно. Глубоко вздохнув, он пошевелился; натянутые, по-видимому, лично Арвидом цепи этого почти не позволяли, но чтобы кольца звякнули, попытки хватило. Страж тотчас обернулся на звук, вперив в пленника неодобрительный взгляд. Губы человека искривились и разомкнулись, явно предваряя призыв не трепыхаться, но ни единого звука с них не сорвалось.
Стриг даже удивился, насколько это оказалось легко: удержать взгляд напротив, не дать его отвести в ту же секунду, а в следующую проникнуть в человеческий разум. Слабое сопротивление — слуга пытался вытолкнуть из своей головы чужака, но недолго; то ли слишком привык подчиняться хозяину, то ли просто не блистал силой воли. Воля же Александера сейчас была тверда и натянута, как удерживающая его стальная цепь.
И страж послушно исполнял его повеления. «Отопри камеру с человеком. Освободи его. Отопри мою камеру. Отомкни замок на цепи».
С последним вышла заминка: страж развернулся и шагнул к выходу. Чего доброго, отправился за ключом к Арвиду… «Усни», — велел Александер, и человек тотчас осел на пол.
«Что ж, Арвид, не так уж я и бездарен, — подумал он удовлетворенно, — и еще докажу это, убив тебя».
Осознание успеха вселяло нежданную надежду. В конце концов, он полез в гнездо стригов потому, что сам такой же. И коль уж он принял это как достаточный довод, чтобы прийти сюда, отрицать сие теперь попросту глупо.
На безвольное тело на полу он смотрел несколько мгновений, освободившись от оков, уже понимая, какое решение примет. Чтобы пушка могла стрелять, ее необходимо зарядить. Чтобы меч мог рубить врагов, его необходимо заточить. И сейчас оружие требовалось в наилучшей форме. А этого человека всё равно придется убить — слишком опасный свидетель.
Сопротивление человеческой плоти клыки преодолели с привычной легкостью, и горячая кровь толчками потекла в горло. Биение человеческого сердца словно создано для того, чтобы пьющий кровь из артерии не захлебывался: толчок — глоток, толчок — глоток… Большинству людей вкус крови кажется омерзительным; некогда Александер относился к этому большинству, но обращение меняет многое. Теперь человеческая кровь соперничала для него с лучшими винами. У этого был особый букет: человек был из тех слуг, которых хозяин подкармливает своей кровью; это добавляло многое и ко вкусу, и к свойствам уже его собственной крови.
Александер пил быстро и жадно, как не позволял себе уже много лет, ощущая, как с каждым глотком в него перетекает жизнь жертвы. Сейчас, здесь он не собирался останавливаться и намеревался выжать из этого человека всё — буквально. До последней капли крови — и жизни. Ведь именно последний глоток самый сладкий, самый насыщенный, самый ценный.
Не ощутить этот момент невозможно, и Александер узнал его безошибочно. Человек содрогнулся, так и не придя в себя, и остаток теплившейся в нем жизни перетек в стрига с последними алыми каплями. Ни конвульсий, ни мало-мальски заметного движения — просто обескровленное тело перестало дышать, остановилось сердце, которому нечего стало гонять по венам, замерли едва трепетавшие ресницы. Это тело остынет быстро — быстрее, чем обычный мертвец.
Александер поднялся, чувствуя легкое головокружение сродни опьянению. Как же давно он не испытывал подобного… В памяти пугающе живо всплыли картины из тех времен, когда выпитый досуха человек был для него явлением пусть не повседневным, но вполне обычным, как и загнанные, насмерть перепуганные жертвы, чьи страх и боль придавали крови совсем иной вкус…
Он резко вдохнул, стряхивая наваждение, чувствуя, как в душе зашевелилось то темное, что он так старательно загонял в самые дальние уголки. Рука потянулась к груди — но, разумеется, посеребренного Сигнума там не было. Досада мешалась с трусливым облегчением — он одновременно нуждался в прикосновении к освященному предмету и страшился того, что может из этого выйти. Напряженный взгляд замершего рядом Гессе стриг чувствовал почти физически, и это подсказало ответ.
— Четки не пролюбил? — хрипло выдохнул он, не оборачиваясь. — Дай.
Скрип кожи за спиной дал понять, что его услышали и вняли. Александер обернулся и на мгновение замер, не решаясь дотронуться до темных бусин, отполированных пальцами истинного святого. Наконец он заставил себя протянуть руку и сжать реликвию в ладони. Маленький деревянный крестик коснулся кожи мягко, не обжигая и даже словно успокаивая…
— Гром небесный не грянул, — проговорил Гессе, забирая четки, и у Александера не возникло ни малейшего желания улыбнуться в ответ. Он еще раз глубоко вдохнул, привыкая к позабытому ощущению переполняющей все существо силы и мысленно произнося слова молитвы, и шагнул в коридор.
Journal information