Название: Огонь. Пепел. Свет
Автор: Мария Аль-Ради
Беты:
aikr, Мария КанторРазмер: мини, 2803 слова
Пейринг/Персонажи: ОЖП, ОМП, Бернхард
Предупреждения: спойлеры к "Пастырю доброму"; сожжение
Краткое содержание: последние дни деревни Пильценбах: до и после
Примечание: преканон
Берта старательно расправила складки на юбке и повертелась так и сяк.
— Ну как? — требовательно вопросила она.
— Очень неплохо, — признала Марта, придирчиво разглядывая творение рук младшей сестры. — Для первого раза так и вовсе отлично.
— В воскресенье к мессе надену! — сообщила Берта, с победоносной улыбкой крутанувшись на месте, и добавила мечтательно: — Паулю понравится.
— А я уж думала, ты ради отца Бернхарда так расстаралась, — поддела сестра.
Берта помедлила, разглядывая вышивку красной нитью, напоминающую на темном фоне языки пламени.
— Не ради, — возразила она, — а благодаря ему. Огонь — это ведь так красиво… и страшно… и притягательно…
— Ох, Берта, — вздохнула Марта. — Чем только голову себе забиваешь! «Притягательно», ишь ты…
Девушка только отмахнулась от сестры, бережно сворачивая новенькую юбку и убирая в сундук до поры.
***
Новую проповедь отца Бернхарда Берта слушала, затаив дыхание, впитывая каждое его слово, падающее, как искра на подготовленную груду хвороста. Сегодня он опять говорил о значимости огненного очищения, открывающего путь к Спасению.
— Ибо сказано в Писании: «Бог наш есть огонь поедающий», — разносился под сводами церкви глубокий голос священника. — «Огнем обновляется природа вещей».
Берта внимала каждому слову. Ее воображение рисовало картину, как однажды она шагнет в ревущее пламя, в котором сгинет все наносное, порочное, оставив лишь очищенную душу. Краем глаза она то и дело выхватывала огненную вышивку, над которой так долго и любовно трудилась, и от этого видение лишь усиливалось; даже бросало в жар, будто она и впрямь уже подступила к пламени.
На пути к выходу из церкви она приостановилась, чтобы поставить свечку в память почившей год назад бабушки, и залюбовалась трепещущими огненными бабочками. Свечей было много — как и всегда последнее время. Берта смотрела на крохотные язычки пламени как завороженная, слушая тихое потрескивание фитилей, — пока кто-то весьма ощутимо не толкнул ее в бок локтем.
— Очнись, — в самое ухо шикнула Марта и потянула ее за рукав. — На что засмотрелась? Свечей никогда не видела?
Берта не ответила, только тряхнула косой и пошла к выходу. Старшая сестрица ходила на те же мессы и слушала те же проповеди отца Бернхарда, но всей красоты, силы и значимости огня до сих пор не прочувствовала. А если уж ее отец Бернхард не пронимает, то куда уж ей, Берте!
***
Шум и незнакомые голоса на улице Берта услышала, когда подметала в доме. Она глянула в окно, когда мимо проехал всадник на такой лошади, какой в деревне отродясь никто не видывал.
Пристроив метлу в угол, Берта поспешно выбежала за дверь. По улице шли несколько человек в черно-белых одеяниях, и лица у них были хмурые, а бросаемые по сторонам взгляды — цепкие и пробирающие до мурашек.
— Инквизиция… — прошептала за спиной Марта, тоже выскочившая из дома и замершая теперь на пороге. Она побледнела и прижала руки к груди: — Ой, что ж будет-то?..
Берта не ответила, провожая взглядом пришельцев. В конце улицы они разделились: одни свернули к церкви, другие пошли к дому Густава, старосты. Еще двое, помедлив пару мгновений, направились к одному из близлежащих домов.
— К кривому Хансу пошли… — пробормотала Берта, скорее самой себе, чем кому-то.
— Пойдем! — прошипела сестра, ухватив ее за плечо и потянув внутрь. — Нечего стоять да пялиться, еще заметят, нагрянут…
Спорить девушка не стала, послушно зайдя внутрь и затворив за собою дверь, но оттащить себя от окна не дала, с затаенным дыханием следя, как суровые инквизиторы ходят из дома в дом, и никак было не угадать, в какой они пойдут следующим, а какой обойдут своим вниманием. Она простояла так довольно долго, покуда Марта не напомнила, что вот-вот придет отец, а в доме так толком и не метено. Берта ойкнула и вновь схватилась за метлу.
Отец и впрямь появился вскоре; девушка услышала его голос снаружи и украдкой глянула в окно. Отец стоял у порога, комкая в руках шапку, и говорил с высоким, сухощавым инквизитором. Подобраться к самому окну, чтобы расслышать слова, Берта не решилась и только догадывалась, о чем же идет речь, по тону негромких голосов.
Спустя пару минут отец вошел в дом, аккуратно притворив дверь, лишь мельком взглянул на дочерей и прошаркал вглубь жилища, не проронив ни слова. Вид у него был встревоженный и напуганный.
***
Выйдя на рассвете кормить птицу, Берта не сразу поняла, что за странные глухие удары доносятся с дальнего конца деревни. Любопытство боролось с опаской, причиной которой были так никуда и не уехавшие инквизиторы, но в конце концов первое взяло верх. Да и воды принести надо было, а колодец как раз в той стороне, откуда шум доносится…
Подойдя к колодцу, Берта не сразу взялась за ворот, а обогнула церковь, чтобы посмотреть, что же там творится.
Едва выглянув из-за угла церкви, она увидела высокий столб, который вкапывали в землю двое солдат, приехавших вместе с инквизицией. Рядом были свалены еще несколько таких же бревен; должно быть, их удары о затвердевшую по засушливой погоде землю и привлекли внимание Берты. Девушка едва слышно ойкнула и поспешно попятилась, надеясь, что ее не заметили — да так, похоже, и было; никто ее не окликнул и за ней не последовал. Торопливо наполнив ведра и немало расплескав на землю, Берта как могла быстро зашагала к дому, то и дело оглядываясь и гадая, для кого же из соседей вкапывают этот столб, назначение коего особенных вопросов не вызывало.
К полудню зловещие столбы торчали по всей деревне, словно указующие персты, грозящие небесам. Один установили прямо у их дома, а рядом уже вкапывали второй, и такая близость происходящего уже не беспокоила, а пугала. Марта ходила по дому тенью, бледная, тихая и словно сама не своя. В окно сестра и вовсе старалась не смотреть и не казать носа за порог.
Под вечер внимание Берты привлекли крики, донесшиеся с улицы. Любопытство вновь взяло верх над опасливостью, и девушка подошла к окну. По улице со стороны околицы двое солдат тащили Грету, дочку старосты и подругу Марты; та отчаянно упиралась и вырывалась, причитая и плача, но куда ей было тягаться? Судя по тому, куда завернули солдаты, тащили Грету домой к отцу. Берта покачала головой, не понимая, с чего вдруг та решила сбежать, да еще так не хотела возвращаться домой. Потом невольно зацепилась взглядом за три столба, вкопанных вблизи их дома, черных и четких на фоне закатного неба, и чуть поежилась.
***
Через полчаса после рассвета в их дом настойчиво постучали и тотчас распахнули дверь, не дожидаясь ответа. Двое солдат встали по обеим сторонам от входа, а обнаружившийся за их спинами рослый церковник именем Святой Инквизиции повелел следовать за собой.
Берта подчинилась, пойдя вслед за спотыкающимся на каждом шагу отцом. Марта же, побледнев как полотно, отступила к стене; она не двинулась с места и после повторного окрика инквизитора, лишь сжала побелевшие губы, глядя расширившимися от ужаса глазами. Когда Берта с отцом переступили порог, стоявшие по бокам солдаты шагнули внутрь, и Марта закричала, забилась, как Грета минувшим вечером, когда ее волокли в отчий дом. Берта вздрогнула и запнулась, не зная, что делать, как помочь сестре и в чем. Оказавшийся рядом инквизитор несильно, но ощутимо подтолкнул ее в плечо, вынуждая идти дальше.
Судя по царящей суете, на улицу выгнали не только их, но и обитателей других домов. Отовсюду доносились окрики солдат и церковников, чьи-то протестующие восклицания, крики, детский плач… Берта подняла голову, оглядываясь по сторонам — и увидела вкопанные накануне столбы. Совсем близко. И у подножия каждого из них были сложены дрова и хворост.
Сердце замерло на миг, а потом забилось часто-часто. В ушах вновь зазвучали слова Священного Писания, не раз повторенные отцом Бернхардом: «И все, что проходит через огонь, проведите через огонь во очищение»… Да, она не думала, что это случится так скоро, думала, что время придет попозже, когда она мало будет уступать летами старухе Беате… Но раз так суждено, чтобы это произошло сейчас, что ж, Тому, Кто решает, виднее.
Последние шаги до предназначенного ей столба девушка прошла твердо и решительно, без понуканий стражи взойдя на еще не разожженный костер; когда ее привязывали к столбу, она стояла спокойно, почти улыбаясь и ловя на себе задумчивые, почти даже опасливые взгляды возившегося с веревками солдата.
По соседству занимали отведенные им места родичи. Отец подчинялся указаниям солдат, двигаясь механически, будто не вполне осознавая происходящее; Марта билась отчаянно и бессильно в руках привязывавших ее к столбу. Бедная сестрица никак не желала понять и принять ту истину, которую доносил до них отец Бернхард…
Инквизиторы по всей деревне зачитывали что-то с пергаментных свитков, но Берта почти их не слушала, по временам лишь выхватывая отдельные слова. Она шарила взглядом по улице, по лицам тех, кто был в зоне видимости. Старуха Беата была спокойна, как и сама Берта, почти улыбалась, и взгляд ее говорил: «Все правильно, все так, как надо». Кривой Ханс злобно зыркал на церковников единственным глазом, но стоял спокойно, не дергаясь. А вот Ханна, его сноха, отчаянно рвалась из веревок, аж столб сотрясался, и смотрела куда-то вниз. Берта проследила направление ее взгляда и обомлела: у ног Ханны лежал младенец — надо понимать, малыш Вилли, родившийся по весне. Его-то зачем? Он же маленький совсем, ему еще не от чего очищаться!..
— …погрязшие во грехе и ереси… — достиг сознания Берты голос инквизитора, выводившего их из дома этим утром.
В какой ереси? О чем он говорит? Берте стало почти смешно. Она не вслушивалась в дальнейшую речь церковника — она была неважна. Вот если бы напутственное слово им произнес отец Бернхард…
Девушка выискивала священника всюду: и среди толпившихся инквизиторов и солдат, и среди стоящих на кострах, но нигде не видела его. Должно быть, он где-то у церкви, отсюда не увидать…
Инквизитор дочитал свой свиток, скатал его и куда-то дел, а в следующую минуту в его руках заалел факел. Берта так и прикипела взглядом к огненному цветку, который качнулся в направлении костра у соседнего дома. Сухой хворост вмиг занялся, и инквизитор шагнул к следующему столбу и следующему костру. В других частях улицы так же двигались его собратья, и там тоже вспыхивал огонь. Его становилось все больше, загорались новые костры, а зажженные раньше крепли и поднимались, понемногу скрывая людей. Берта вздрогнула, когда и без того не тихое утро прорезал пронзительный детский визг. Костер Ханны уже во всю горел, и первым пламя добралось до лежащего у ее ног младенца. От этого крика Берте стало не по себе; однако в следующую минуту огненный цветок факела коснулся дров и хвороста под ее ногами, и все внимание переключилось на разгорающееся вокруг пламя.
Оно поднималось все выше с каждым мгновением, с треском пожирая сухие дрова, и подступало все ближе. Жар ощутился менее чем через минуту, и Берта застыла, одними губами шепча первую пришедшую на память молитву и чувствуя, как зачастило сердце в преддверии Очищения и Обновления.
Когда огонь первый раз лизнул ее ступню, Берта не сразу даже поняла, что это; почудилось, что ногу обожгло холодом. Лишь в следующий миг этот холод обернулся жаром и болью. Девушка тихо ахнула, сбившись с молитвы.
«Ты знала, что так будет, — напомнила она себе строго. — Спасение через страдание — не этому ли учил нас Господь?»
Берта зажмурилась, пытаясь дышать ровно, но пламя все плотнее обступало ее, облизывая уже лодыжки, и терпеть становилось вовсе невмоготу. Она коротко вскрикнула, и ее голос потонул в хоре других стонов и воплей: костры пылали уже по всей деревне, и многие были зажжены раньше ее. Кое-где взметнувшиеся алые языки скрывали человека уже полностью, ненадолго опадая и вскидываясь снова.
— Et apparuerunt illis dispertitae linguae tamquam ignis seditque supra singulos eorum, — почудился шепот, исходящий словно бы разом отовсюду, — et repleti sunt omnes Spiritu Sancto…
Эти слова, смысл которых Берте был почти непонятен, неожиданно придали ей сил. Она выпрямилась, упираясь спиной в жесткий столб, и вдохнула полной грудью раскаленный воздух, еще несколько мгновений сопротивляясь боли, охватывавшей все сильнее и сильнее. Жаркий воздух пах горящим деревом и жареным мясом.
Вдруг пламя облекло Берту разом со всех сторон; одежда вспыхнула и прогорела, поняла она, задохнувшись от объявшей все тело боли. Даже закричать не вышло — горло будто пережало. Мыслей не осталось, они будто бы тоже сгорели, обратились в пепел под натиском невыносимой боли, раздирающей кожу, плоть, выгибающей все тело в бессильной попытке вырваться, убежать, спастись… Она уже ничего не могла видеть ослепшими от жара, дыма и боли глазами, но ей казалось, что она чувствует, как лопается и сворачивается кожа, как обугливается плоть, как вот-вот треснут от жара кости…
А потом боль ушла, и Берта с удивившим ее саму спокойствием поняла, что умерла. Это было таким невыразимым облегчением, какое не удалось бы передать словами. Не было ни боли, ни жара, ни страха, только неописуемая легкость и покой.
Потом Берта огляделась по сторонам — и увидела догорающую деревню. Кое-где огонь уже опадал, подергиваясь пеплом, и у почерневших столбов не осталось никого и ничего; кое-где пламя еще доедало уже мертвые останки. В одном из таких костров Берта с ужасом узнала собственное тело — почерневшее, со съежившейся кожей и оголенным черепом. Она не стала смотреть, как то, что прежде было ею, обратится в прах.
Затем она почувствовала, что не одна здесь. Вокруг было множество других душ — все те, кто сегодня прошел через огонь. Берта возликовала: все, что говорил отец Бернхард, оказалось правдой! Она и прежде в этом не сомневалась, но ощутить это на себе, испытать въяве — это куда больше, чем просто понимать и верить.
«Ну что, теперь поняла? Поняла?!» — безмолвно и бессловно закричала она Марте, которую почувствовала совсем рядом.
Сестра не ответила; то ли не захотела, то ли не поняла, как это сделать теперь, то ли не услышала.
Костры догорали и гасли один за другим. Когда потух последний, люди в черно-белых одеяниях быстро собрались и покинули опустевшую деревню. Сторонний наблюдатель мог бы сказать, что сделали они это слишком уж поспешно, но сторонних наблюдателей не нашлось, а освобожденные от телесных оболочек крестьяне не задумывались о таком.
Палящее солнце стояло еще высоко, когда люди выехали за границу селения. За их спинами остались опустевшие домики, почерневшие столбы и пепел, гонимый ветром по улицам…
***
Ветер гонял по безлюдным улицам серый, холодный пепел. Вот и все, что осталось от шумной некогда деревни: пустые домики, почерневшие столбы и пепел.
Еще здесь была тишина. Ее не нарушал ни щебет птиц, ни шелест листвы, ни журчание воды.
Воды здесь вовсе не было. Ни капли дождя не упало на иссушенную землю с того дня, когда по всей деревне пылали костры.
Единственным звуком, что порой нарушал мертвую тишину этого места, был еле слышный шепот. Верней всего, то был шорох ветра, поднимающего горсти пепла, чтобы снова бросить их на землю чуть поодаль — но никогда не вынести за границы деревни.
Впрочем, несколько человек, попытавшихся поселиться на пепелище, покинули его спустя день или два, не в силах вынести этот шепот. Им казалось, что кто-то будто бы пытается говорить с ними. Или не с ними…
***
Пепел не знает времени; и даже тот, кто в нем заключен, утрачивает ощущение текущих мгновений, часов, лет…
Та, что когда-то звалась Бертой, не могла бы сказать, сколько дней или веков минуло с того момента, как она сгорела в огне и обратилась в серый прах. Тогда в серый прах обратился и весь мир вокруг нее: в нем не осталось иных красок, не осталось ощущений, вкусов и запахов, и даже звуки скорее мнились по старой привычке, чем слышались. Были ли и вправду голоса у обитателей сожженной деревни? Быть может, это лишь ветер шуршал остывшим пеплом, а слова друг друга они понимали просто так…
Большую часть бесконечного времени она проводила в неподвижности, глядя на опустевший дом, возле которого чернели три обгоревших столба. Поначалу она мечтала о том, что уж теперь-то, получив истинную свободу и обновление, сможет посмотреть хоть на весь мир; однако оказалось, что ни один обитатель деревни не в силах покинуть ее пределы. Будто незримая нить удерживала их, не давала переступить границу серого пепла и зеленой травы.
Эта же нить не давала унестись в небо, куда так тянуло по временам. Та, что некогда звалась Мартой, говорила (думала?), что это неправильно, что они должны уйти туда, куда их тянет.
Ее сестра уже ничего не думала об этом. Она лишь смотрела на опустевший дом, некогда бывший ее жилищем.
Порой что-то словно бы толкало ее, и она скользила по улицам, окутанная завесой из пепла. Обычно это означало, что в деревню сунулись чужаки. Ей не было дела до них, но непреодолимая сила влекла ее им навстречу.
А однажды она снова видела огонь. Два костра были сложены у высохшего колодца, и она вместе с другими обитателями деревни помогала складывать в них дрова, повинуясь повелениям единственного живого человека в этом мертвом мире — когда-то она звала его отцом Бернхардом. Происходящее взволновало ту, что была Бертой, всколыхнув в душе забытые чувства, давно подернувшиеся таким же серым пеплом. Она смотрела на разгорающееся пламя и двоих над ним и не знала, хочет ли, чтобы они присоединились к ней и всем остальным, или чтобы они исчезли, ушли навсегда туда, куда рвалась и она сама, куда ее не отпускали…
А потом мир вокруг будто вздохнул, и с неба полилась вода. Тяжелые струи прибивали пепел к земле, превращая его в жидкую грязь.
Первая капля, упавшая на ту, что звалась когда-то Бертой, обожгла не хуже пламени в далеком прошлом, пробив пепельную плоть. Успел даже нахлынуть леденящий страх — страх новой смерти, однако он отступил в следующий же миг.
Дождь обжигал неживую плоть, но не запертую в ней душу. Зато нить, прочно удерживавшая эту душу в сером плену, зазвенела и лопнула.
Она уносилась вверх, чувствуя невероятное облегчение. И яркий свет, льющийся с небес и вовсе не похожий на солнечный, отнюдь не слепил ее.
Journal information