Перед глазами почти постоянно стояла алая бездна. Переливающаяся красным и темно-бордовым, отвратительно пульсирующая, она жгла горло Конрада и отравляла безумием рассудок. В редкие моменты, когда всепоглощающее горящее марево отступало, привычный мир возвращался, оглушая обилием звуков и ослепляя неведомой прежде яркостью красок, земля переставала уходить из-под ног, а холодный воздух нежно прикасался к коже. Новоиспеченный стриг не страдал от холода или жары, не было теперь и многих других обычных человеческих ощущений. Яркая картина из эмоций и впечатлений человека сменилась плоской скукой, не позволяющей ни единой мысли прорасти в серой пустыне разума, то и дело разрываемой лишь жаром голода, с невероятной быстротой охватывающим все существо.
Конрад помнил, как это было в первый раз.
— Пей, — Арвид запрокинул голову лежавшей без сознания на камне девушки, открывая белую шею и любезно приглашая птенца к трапезе.
Он не хотел. Но жажда, пульсирующая в груди, оказалась гораздо сильнее, поэтому стриг, оставив попытки сопротивляться, одним прыжком набросился на добычу и впился клыками в мягкую плоть.
«Отвратительно... И это — я? — думал Конрад. Вкуснейшую, вязкую кровь он пил жадно, ненасытно, словно та была первым глотком воды, который усталый, измотанный рыцарь вкусил после долгого перехода через пустыню. — Нет, это больше не я... Я — умер, и Он больше меня не слышит...»
Внезапно всколыхнувшиеся злость и обида на Того, Кто был с ним все минувшие годы, поглотили Конрада, и он, еще сильнее вгрызаясь зубами в податливое мясо, почувствовал, как по щеке скатилась слеза.
— Хватит, — негромко приказал Арвид. Птенец протестующе промычал что-то невнятное, но за устным приказом последовал мысленный.
«Хватит».
Отказаться невозможно. Конрада трясло; ему хотелось накинуться на мастера и отобрать у него пищу, но тот уже успел куда-то деть тело и вернуться.
— Почему?!
— Больше пока нельзя, — чуть улыбнулся Арвид и легко погладил пылающего яростью птенца по щеке, — потом поймешь.
Конрад грубо оттолкнул Арвида, но тот умело перехватил его руку, сжав мягко, но сильно. Почему-то от прикосновения тело новообращенного стрига внезапно обдало теплом, а гнев утих, погашенный, словно маленькая свечка...
Спустя несколько недель Арвид решил покинуть пещеру, покинуть племя, почитавшее его своим жрецом, и поселиться в каком-нибудь мелком городке. Его манил огромный, неизведанный мир, и Конрад с готовностью вызвался быть его проводником. Жизнь возвращалась в обычное русло, но бывшему тевтонцу казалось, что почти каждый день он проводил в Аду, борясь с голодом, злясь на себя, на Господа и на Арвида. Последний почти всегда был рядом, разговаривал, помогал справиться с обуревающими птенца эмоциями — когда мысленным приказом, а когда простым прикосновением, что выводило Конрада из себя еще больше тем, что приносило больше всего спокойствия и радости...
По ночам мастер учил его охотиться.
— Кого хочешь, — пожал плечами Арвид, когда Конрад спросил, а кого же лучше всего пить. — У молодых кровь обычно слаще и мягче. У закаленных — таких, каким был ты, — стриг усмехнулся, — жгучая, с привкусом железа. Больных и всяческих нищих не советую: редкостное šūdas, хотя в пищу годится. У детей — самая сладкая. Но быстро приедается…
— Я же говорил, — ухмыляясь, качал головой Арвид, когда Конрад, не сумев остановиться вовремя, залпом выпил молодого юношу и, обессиленный, валялся на земле, тщетно борясь с накатившей тошнотой, — я предупреждал: станет хуже. Ты непослушный птенец.
Ожидавший изощренного наказания или, как минимум, боли, стриг удивился, когда его мастер вместо этого лишь погладил его по груди, отчего сразу стало легче дышать…
— Не увлекайся. Сколько раз мне тебя останавливать... — Арвид слегка нахмурился, наблюдая, как Конрад, выловив в переулке пьяного караульного, жадно пил, прижав повисшее мешком тело к стене.
Снова эта жажда... Снова красное марево. Тихий голос в голове. Или в жизни?
«Конрад! Конрад...»
Стриг, чуть не зарычав и с огромным трудом пересилив себя, оторвался от шеи жертвы, отшвырнул бесчувственное, но живое тело прочь и поглядел горящими глазами на Арвида.
— Сегодня в первый раз ты смог остановиться сам, — сказал мастер, приблизившись к птенцу, — я могу тебя поздравить, Конрад.
— Поздравить?.. — мрачно хмыкнул стриг. — Я — живой труп. Ненасытная тварь. Все, о чем я думаю, это как бы сожрать побольше. Как животное. Без разума, без чести… — Конрад поморщился. — И каждый день я в ужасе жду момента, когда жажда вернется.
— Это закончится, — серьезно сказал Арвид.
— Когда? Ты обещал мне жизнь... и где она? — горько ответил бывший тевтонец. — Если бесконечная борьба с жаждой — жизнь, то та земля, где я стою, это Ад.
— Это закончится, — тихо и уверенно сказал мастер, аккуратно прикоснувшись к щеке птенца возле уголка губ и, подцепив пальцем каплю крови, нарисовал жирную красную линию.
— Почему мой гнев проходит всякий раз, когда ты ко мне прикасаешься? — прошептал Конрад, глядя прямо в глубину прозрачных глаз.
— Я твой мастер. Это естественно... — совсем тихо ответил Арвид и, подойдя вплотную, слизнул капельку крови из уголка губ птенца. Тот удивленно дернулся, но сопротивляться дальше почему-то не захотел и инстинктивно положил руки Арвиду на талию. Через прикосновения в пальцы потекло приятное тепло. Конрад закрыл глаза. Арвид, сначала аккуратно и медленно дотронувшись губами до щеки, словно проверяя, можно ли пойти дальше (хотя оба и так знали, что птенец не мог бы воспротивиться, пожелай мастер того), с животной резкостью притянул Конрада к себе, впившись жадным поцелуем. Приятное тепло сменилось жаркой эйфорией, и стриг, чуть не задохнувшись от потрясения и возбуждения, неумело, но чувственно ответил на поцелуй.
Сначала было дико. До отвращения, как тогда, когда первый раз попробовал кровь. Память и все его прошлое — такое недавнее и такое далекое — кричали о недопустимости содомского греха и о принесенном обете целомудрия…
Но потом другой голос, странно похожий и не похожий на Арвида, шепнул: «Ты ведь больше не тевтонец и не человек. Что значат для тебя все эти запреты теперь?» И тогда злость, боль и отчаяние сменились неизвестно откуда взявшимся удовольствием. «Я — мастер, ты — птенец...»
Чувство одиночества ушло.
«Я так долго был один. Считал, что Он все время был со мной. На самом деле Он — здесь. И Он — жив. И Он может творить чудеса. Разве то, что я чувствую сейчас — не чудо? Разве Его способности и вечная жизнь — не дар? Арвид... А тот, которому я служил раньше, — просто мертвый еврей. Сказка для неразумных детей его…»
— Голод пройдет, Конрад, — сказал Арвид, оторвавшись от птенца и сияющими глазами глядя прямо на него. — Сегодня ты сделал первый шаг к новому себе. Голод — такая малость по сравнению с вечной жизнью. Нашей вечной жизнью.
Journal information